26 апреля 1986 года произошла крупнейшая радиационная катастрофа ХХ века – авария на Чернобыльской атомной электростанции (АЭС), в результате которой только в Российской Федерации радиоактивному загрязнению подверглись территории общей площадью более 56 тыс. кв. км.

Ликвидация последствий аварии потребовала привлечения для работ в зонах радиоактивного заражения сотен тысяч гражданских специалистов. Среди них был и наш земляк Александр Владимирович Сейранян.

В конце октября 1986 года Александр Сейранян в возрасте 37 лет как ефрейтор запаса был призван Бековским военкоматом на специальные военные сборы в Пензу, как выяснилось позже, для участия в ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС. Находился там с 7 ноября по 12 декабря 1986 года, имеет дозу облучения 0,7 БРЭ.

Ему идёт семидесятый год. Мужчина вырастил трех дочерей, имеет шесть внуков. Радуется каждому новому дню, потому что из тех земляков, кто оказался с ним бок о бок в Чернобыле, остались в живых сегодня только двое. С болью в сердце Александр Владимирович вспоминает Анатолия Оськина, Ивана Зубова и многих других. Благодаря Ивану Зубову, Сейранян попал в звено дозиметристов инструктором радиационной химической разведки, а не таскал графитные куски.

- Для того, чтобы мы привыкли к радиоактивной обстановке, нас вначале привезли в поселение Желтые воды под городом Кривой Рог на Украине, где находятся урановые шахты и химический завод, так сказать аклиматизироваться. А потом отправили на ЧАЭС, - рассказывает Александр Владимирович. - Первое впечатление – вокруг всё вымерло. По истечении времени закрываю глаза и вижу деревни, через которые проезжали. Жутко было смотреть на безлюдные дома. Вечером нигде ни огонька. Бегали голодные собаки, кошки, голуби летали, они почему-то выжили, а вот галки лежали мёртвые на земле. Лес был рыжий. В садах было полно яблок, груш, сливы. Рука сама потянулась, и я сорвал яблоко, съел небольшой кусочек, и вдруг в животе всё загорелось. Мне быстро помогли и объяснили, что к чему.

Приехали на станцию. То, что там творилось в то время, трудно описать. Столько техники и людей трудились на станции и в 30-ти километровой зоне. Все работали дружно и быстро. Высота станции - 75 м, реактора - 70 м, солдатики поднимались по лестнице на крышу реактора, как муравьи. Опасность быстро притуплялась, ее старались не замечать.

Масштабы разрушения 4-го реактора меня ошеломили. Я видел все с очень близкого расстояния, потому что работали с людьми, проверяли бойцов реактора на заражённость: излучение от сапог, к примеру, не должно было превышать 25 рентген, куртки – 50 рентген и так далее. Нижнее бельё менялось каждый день, ежедневно мылись в бане. Вещи обрабатывались антирадием в виде мыльного порошка.

Для того, чтобы более детально оценить состояние разрушенного реактора и обеспечить подход к нему, было необходимо в первую очередь расчистить проходы к поврежденному энергоблоку, убрать выброшенные взрывом застывшие массы отработанного топлива, куски графитной кладки и радиоактивных элементов конструкций. Химики-разведчики выявляли загрязненность радиоактивными веществами, а затем во взаимодействии с инженерными войсками на машинах заграждения с дополнительной защитой расчищали проходы. Подвергаясь смертельному риску, работая в опасной зоне всего по несколько минут, офицеры, сержанты, солдаты, гражданские специалисты вручную сбросили в развал 4-го энергоблока многие тонны смертоносного груза.

Дозиметрический контроль был строгим во всём. Дело в том, что не только сама одежда ликвидаторов, которые работали на разных объектах, собирали графитовые камни, хотя и надевали на себя очень тяжёлые «свинцовые» костюмы, но и машины, автобусы, предметы ручного труда, были радиоактивными. Всю технику мыли по несколько раз специальным раствором.

После каждого выхода на крышу у мужчин (были смелые люди!) все тело горело, как после солнечного ожога. Была такая сухость и горечь во рту, какой-то металлический привкус. А иногда из носа шла кровь. У нас не было индивидуальных накопителей дозы облучения, поэтому мы не знали, кто сколько получил облучения. Вероятно, больше, чем положено по норме.

Вспоминаю, после откачки радиоактивной воды под 3-м энергоблоком оказалось, что на стенах внутри кабельных линий осталось довольно много участков с очень высоким уровнем радиации. Необходимо было вырубить в сплошном бетоне точки, на которых были высокие уровни радиации, а радиоактивный мусор вынести и захоронить в могильнике. Однако перед началом непосредственных работ обязательно должны были пройти дозиметристы, которые измеряли уровень радиации и вычисляли объём и время работы в данный момент для каждого рабочего. Последние использовали кирки, кувалды, щётки-смётки, совки, вёдра с водой и особыми смывками на основе марганцовки и щавелевой кислоты.

Во всём было большое чувство патриотизма и долга. Никто особо не задумывался о своем здоровье. Я считаю, у каждого человека разная восприимчивость к радиации. И много зависело от образа жизни после Чернобыля. Я, к примеру, когда вернулся, стал работать по профессии – строителем. Много зданий в районе построено мной, был бригадиром монтажников- высотников. Когда вышел на пенсию, стал заниматься внуками, помогаю дочерям – дома у них ремонтирую. А как иначе, пока есть здоровье, надо двигаться. А ещё я играю на баяне, духовых инструментах - трубах и саксофоне. Да- да, на таком удивительном и красивом музыкальном инструменте как саксофон. В соцсетях «Одноклассники» у меня есть пять видеоклипов, где я играю для себя, для души по ночам.

Спустя 32 года, отдавая долг подвигу всех участников ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС, народ выражает глубокую благодарность людям, самоотверженно вставшим на защиту от ядерной опасности. Бековчане с честью выдержали это испытание – не было ни одного случая проявления трусости или отказа от работы. Почти все ликвидаторы были награждены грамотами, благодарственными письмами по месту работы, медалями. Александр Владимирович Сейранян награждён орденом «За заслуги перед Отечеством» 2 степени в 2011 году.